Когда папа брился — это всегда было маленьком театральным выступлением.
Сначала он принимал обильный душ, чтобы распарить кожу. Обтирался, надевал халат и протирал запотевшее зеркало влажным полотенцем.
При всей простоте его действий он умудрялся делать это совершенно по особенному, что было бесконечно присуще его натуре.
Вот он не мог просто протереть зеркало — он должен был непременно на миг представить, что это занавес сцены. Срывать этот занавес мог лишь он, самолично. Видимо, это был театр только одного актёра.
Халат был тоже не простой. У всех остальных пап были громадные чёрные халаты. Ну, или серые. С грубыми рукавами и без воротника. У моего же халат был чем-то вроде домашнего пиджака, как у английских джентльменов в старых фильмах.
Он всегда затачивал опасную бритву о толстый кожаный ремень. А для проверки остроты, или же просто по привычке, он щекотал большим пальцем кончик лезвия, так что получался характерный звук: звинь-звинь. При том, педантично, без наказа, как бы не по-немецки, а скорее по-французски что-ли.
«Всё должно быть на своих местах», — говорил он мне и быстренько напевал:
«Чайничек — с крышечкой,
крышечка — с шишечкой,
шишечка — с дырочкой,
в дырочку пар идёёёт…»
Мгновенно прерывался и завершал мысль.
«Но всё должно быть легко, без надрыва, то есть естественно, – с приятным наказом говорил он, держа бритву как указку, – миллиметры не считай – лишнее не покупай…»
Потом с аптечной точностью отрезал кусочек мыла, бросал его в чашу и, чуть разбавив водой, делал себе пену. И всё это не прекращая напевать и пританцовывая с помазком и чашей.
Когда густота пенки становилось где-то между сметаной и взбитыми сливками, он наносил её на щеки. Вроде тоже как-то по-аптечному. Бубнить он начинал серьёзнее, как бы более сосредоточено, не размыкая губ.
Всё готово к главному действию. Он оттягивает кожу нижней челюстью, так что губы сворачиваются трубочкой. Лезвие шуршит сверху вниз собирая пенку. Рука легкая, движение гладкие — словно всю жизнь только этим и занимался.
Словом, танго с бритвой, начиная от ушей и заканчивая у носа, всегда проходило гладко, без порезов. Только один раз папа порезался снизу, прямо у скулы. Ярко-красная полоса сочилась у белой пенки. Редкое сочетание цветов в моём детстве.
Папа сразу прихватил рану и аккуратно обработал ее каким-то раствором из темно-зеленой бутыли. С довольно редким и резким запахом для нашей квартиры.
Добрился он без театральных движений. Словно, зал уже был пуст и ему надо было закончить выступление хоть в тишину. Хоть в сухое зеркало.
«Всё должно быть естественно, — любил повторять он, — всё должно быть естественно…»
Автор: Николай Солтан
The EHU Times 