В Литве мне рассказали, что некоторые эмигранты заканчивают жизнь самоубийством. Статистику по этому поводу мне, конечно, никто не дал. Но человек, работающий с эмигрантами, уверял меня, что процент самоубийств не так уж мал. С этим надо что-то делать, потому что поток беженцев из России сейчас будет расти: в России ухудшается экономическая ситуация и стремительно свертываются гражданские свободы.
Есть несколько способов уехать. Кто-то убегает в более благополучные страны, открывая там бизнес, кто-то находит зарубежных родственников или вступает в брак. Но бывают экстренные случаи, когда речь идет о тюрьме или свободе, а иногда – о жизни и смерти. И тогда возникает самый трудный, самый психологически тяжелый вид эмиграции: эмиграция политическая. Человек бежит порой с единственной сумкой в руках, без внятных и ясных перспектив, как изгой. В России приходится бросить дом, друзей, работу. Как верно заметил один из участников моего мини-исследования, в этом случае правильнее говорить не «эмигрант», а «беженец».
Политбеженство – это трудно и даже страшно, и именно потому я для статьи выбрал тех, кто испытал эти страхи и трудности на себе. На примере их снов ярче всего виден мучительный жизненный раскол, который испытывает человек, отрываясь от своей семьи и своей страны. Причем эмиграция, как прожектор в темноте, высвечивает не только качества самого человека, но и тех, кто его окружал на Родине. Когда я уехал в Литву, интересно было увидеть, что в России твою эмиграцию некоторые встречают с непониманием, а кто-то и с завистью. Твои давние и добрые, казалось бы, приятели становятся нервозными и язвительными. Сослуживцы, с которыми бок о бок проработал годы, неожиданно вешают на тебя кучу обвинений. Самые частые из обвинений – трусость, корысть, цинизм, бесталанность, жажда славы и предательство Родины. Иногда это говорится как бы в шутку, как бы с иронией, хотя спрятать за этой шутливостью абсолютную серьезность все равно не удается.
Впрочем, не следует обижаться на людей за то, что они люди. Им кажется, что отъезд за границу это твой успех, интересное путешествие, прорыв в будущее, новый жизненный шанс. Отсюда и тайное, зачастую бессознательное недовольство собой из-за того, что сами всего этого не получили, оставшись в России. Но все эти люди почувствовали бы себя спокойнее, если бы знали, что политбеженцу новый шанс достается в виде огромного и болезненного испытания, выдержать которое чрезвычайно тяжело. Оказываясь за границей, человек теряет прежде всего не страну: он теряет себя самого, он рискует разрушиться как личность.
Здесь я подразумеваю под личностью не только самого человека, но и его окружение, в широком понимании этого слова. Ведь человек как индивидуальность состоит не только из осознания своего жизненного опыта, не только из результатов саморефлексии. Человеческая личность – это и семья, и друзья, и коллеги, с которыми он общается каждый день. Это и его дом, район, город, страна. Парадокс, но только эта включенность в общество, в социальную среду делает человека уникальным, позволяя ему осмысливать себя как неповторимую единицу. Стоит убрать что-то одно, как жизнь начинает шататься, словно лишившись некой опоры. А если убрать сразу все, это сродни внутренней катастрофе. Такая катастрофа как раз и происходит в политической эмиграции: старая жизнь падает и рушится, а новой еще нет. У человека начинается кризис самоопределения, он теряет почву под ногами и уже не всегда понимает, кто он, откуда, и для чего. Да, все мы – существа социальные, и, более того, всем нам нужно постоянство.
Этим свойством человеческой психики иногда пользуются в российской тюрьме, чтобы «ломать» неугодных. Заключенного сажают в камеру, где он через неделю-другую становится частью коллектива. И тогда его переводят в другую камеру, где все начинается заново. Едва привыкнет там, как переводят в третью. Это изощренная психологическая пытка: человеку постоянно разрушают возникшие социальные связи. От этого он находится в неустойчивом морально-психологическом состоянии, что и нужно следователю для его уступчивости.
При отъезде за рубеж происходит по сути то же самое, особенно в первый год: постоянно меняются квартиры, планы, контакты, работы. Сейчас, правда, говорят, что при наличии интернета эмиграция условна, потому что общаешься с родственниками и друзьями. И это не очень хорошо, поскольку разговоры с Родиной постоянно ломают твое новое зарубежное самоопределение. Ты вынужден жить сразу в двух реальностях – новой зарубежной и старой российской, а потому не можешь окончательно определить, кто ты и где живешь в действительности. Друзья и родственники стремятся говорить с тобой, чтобы удовлетворить свою собственную грусть или скуку. Они делают это для себя, не понимая, что из-за этого твое приспособление к новой реальности становится более трудным и долгим. Бывает тяжело настолько, что порой не веришь в реальность происходящего: «неужели я действительно в другой стране? Неужели все происходит наяву?». Поэтому, дорогие россияне, разговаривать с политическим беженцем надо лишь тогда, когда он сам этого хочет и об этом просит. В этом смысле советским эмигрантам было лучше: они получали вести с Родины лишь изредка, как ценный подарок. А кто-то не получал и вовсе.
Вспоминаю передачу на российском телевидении: в Афганистане отыскали советских солдат, которые в свое время попали в плен, приняли Ислам, завели семьи и больше на Родину не вернулись. Когда с ними общался журналист, они уже были обычными бородатыми аборигенами, которые ничем не отличались от других. И такая интеграция для человеческого существа вполне естественна. Не знаю, насколько это приемлемо с позиций так называемых «патриотических ценностей», но для психологического здоровья, повторю, нужна стабильность. Такого постоянства в первый год эмиграции как раз нет: твое старое «Я» уже не актуально, потому что вокруг новая страна и новые люди, а новое «Я» еще не оформилось настолько, чтобы стать основой личности. И только в этой ситуации понимаешь, из чего ты состоишь в действительности, что было твоей основой в прошлой российской жизни. Я, к примеру, стал пересматривать любимые фильмы юности: «Солярис», «АССУ», «Иглу».
Впрочем, воспоминания в этой ситуации – не панацея. Многие эмигранты рассказывают о признаках депрессии, которые их гложут в первое время, а некоторых даже позже, через год-два после приезда. Об этом состоянии я знаю и по себе. Ты – корабль без руля и ветрил, ты проживаешь абстрактное время, никуда не двигаясь и не имея цели. Да и само время словно исчезает: ты не помнишь дни недели и числа месяца, словно потерявший память. Годы, прожитые в твоей стране, иногда кажутся выдумкой, фикцией. На сознание будто падает молочная пелена, сквозь которую не только прошлое, но и будущее начинает казаться призрачным, будто оно никогда больше не наступит. «Жизнь – сон, мир – театр» – вот истины эпохи Барокко, но в эмиграции уже не до искусства: эти истины принимаешь эмоционально и непосредственно, на примере собственной психики. Самое тяжелое – утро, потому что вставать и что-то делать абсолютно не хочется. У тебя нет моральных сил начинать новый день, тебя охватывает чувство ненужности и заброшенности. Идеальным кажется «буддийский» вариант: пролежать до вечера. Но голод, к счастью, оказывается сильнее апатии, во всяком случае у меня.
Сейчас уже могу сказать, что лучшая профилактика от депрессии – саморазвитие. Да, это банально, но все же я прожил это лично. Значение саморазвития в том, что ты ставишь себе цель и за счет этого увеличиваешь свою временную перспективу. Нельзя мыслить одним днем, надо расширить рамки прошлого и будущего, увидеть себя на этой шкале и четко понимать, что с тобой было 10 лет назад и что будет через 10 лет. А для этого надо идти вперед: заставить себя читать книги, учить языки, вести блоги, снимать видео, заниматься спортом, работать (пусть даже нелегально) или коллекционировать каких-нибудь бабочек в конце концов. Пока ты не нашел себя в новой действительности, нужно задать себе вектор движения, поставить цель.
Депрессия – состояние в том числе эмоционального свойства. У человека постоянно работает часть мозга, ответственная за эмоции, а они в данном случае негативны. От постоянных переживаний организм в конце концов изматывается и начинает давать физические сбои. Потому задача в такой ситуации – максимально задействовать другое полушарие, отвлечься, забыть. То есть надо переключать свой несчастный мозг, давая ему отдых. В этом смысле альтернатива политбеженца иногда вполне ясна: либо постановка долгосрочной цели, либо моральное поражение. Я понимаю людей, которые в первое время после отъезда ломались и возвращались в Россию, не сумев внутренне принять другую реальность. Они зачастую не могли увидеть и осознать свои перспективы.
Понятно, что психологическое состояние политбеженца зависит от огромного ряда факторов, включая его материальное положение, присутствие психологической и финансовой поддержки на месте, природную трудоспособность. Безусловно, зависит оно и от возраста, потому что чем человек старше, тем ему труднее принять новое окружение. И еще зависит, конечно, от статуса на Родине. Имея успехи в профессии, пользуясь любовью в семье, достигнув авторитета в коллективе, ты в один миг оказываешься никем и ничем. А это сильный удар по самолюбию и еще одна причина, по которой многие втайне опасаются отъезда. И основной способ психического самосохранения в такой ситуации – это, повторюсь, труд, усилие над собой. Когда человек себя совершенствует, он закладывает фундамент для нового взлета. В противном случае, оказавшись политбеженцем, на дороге жизни он спотыкается и падает.
Должен пояснить, почему я решил публиковать сны, а не интервью, к примеру. Эмигрантское интервью – это, по сути, система осознанных рациональных доводов, которыми обычно доказывается, что решение об отъезде было правильным. Сны в этом смысле правдивее и полнее: неосознанная реакция психики рождает образы, из которых можно понять общее эмоционально-духовное (уж простите мне высокопарное определение) состояние человека. В данном случае подсознание продуцирует образы без малейшего участия нашей обыденной логики, и это делает сны особо ценным материалом. В них – и ожидания, и страхи, и разочарования, и надежды – все, что сознание беженца прятало от себя днем (как тут не вспомнить Фрейда). Причем существует ряд повторяющихся сюжетов, что говорит о типичности внутреннего состояния политбеженца. О типичных снах сказано и у Людмилы Улицкой в повести «Веселые похороны», посвященной эмигрантской теме: «Всем снился один и тот же сон, но в разных вариантах. <…> <Я> попадаю домой, в Россию, и там оказываюсь в запертом помещении, или в помещении без дверей, или в контейнере для мусора, или возникают иные обстоятельства, которые не дают мне возможности вернуться в Америку,— например, потеря документов, заключение в тюрьму».
Участие в исследовании приняли четыре эмигранта, имена которых я, по их просьбе, не называю. Сейчас они живут в Литве, США и Франции. Я просил их вспомнить самые яркие, самые волнительные сны, которые они видели в эмиграции. Одним из участников стал я сам: в этой статье их сны перемешаны с моими собственными. Где какие, я говорить не буду, потому что это совсем не важно. Важны и интересны образы, которые нам дарит свободная от логики фантазия. Если эмигрантские сны осмыслить эстетически, по ним бы получился отличный киносценарий в духе Феллини. Лично мне самые яркие образы приходят перед рассветом, когда мир тонок и чуток, а сон совсем хрупок. Кажется, в этот момент ты ходишь по тонкому лезвию между сном и реальностью. После отъезда из России я стал часто видеть детство: родительский дом в Краснодаре, двор на улице Садовой в краснодарском поселке ТЭЦ, городские парки, где я в свое время все облазил. Но чаще всего, ярче и живее всего я вижу Черное море: летаю над ним, ныряю, падаю, плаваю, хожу по берегу. Ведь я там вырос, я морской человек.
Словом, я хочу показать, какие переживания испытывает человек, которому пришлось покинуть свою страну. Из-за этих переживаний надо пожалеть политбеженцев, а не завидовать им. Ведь жалость, вопреки распространенному мнению – хорошее чувство. Это начало любви. А саморазвитие и любовь – две простые вещи, придающие смысл каждому прожитому дню. В свои 40 лет я это знаю совершенно точно.
Десять снов
1.
«Этот сон приснился мне после отказа в политическом убежище. Будто бы я густо выкрасил волосы синей краской, которой обычно красят двери. Ведь я же теперь европеец. И волосы получились ярко-ярко-ярко-синие, да еще и кучерявые. Так и хожу по улицам, но вдруг вижу, что это уже не заграница, а мой родной город. Посидел на конференции с оппозиционерами, которая почему-то была в здании областной администрации. Потом иду по центральной городской улице, и вдруг мне за мои синие волосы становится стыдно. Становится страшно неуютно, неловко. Хочется провалиться сквозь землю. Я бегу в парикмахерскую, чтобы срочно побриться налысо (я ведь так и хожу всегда). Путь вроде свободен, но лишь пытаюсь пройти, как возникают препятствия: батуты, которые обычно ставят на пляжах. Надо по ним перебраться, перейти границу какую-то. И я начинаю лезть по этим батутам, мне неудобно… Никак не могу пролезть. И просыпаюсь. Так и не знаю, дошел я до парикмахерской или нет».
2.
«Я оказался в родительском доме. Там две смежные комнаты, и в главной комнате, на старом-престаром ковре, который был там лет 15 назад, сидит и играет моя дочка (ей 4 годика, она осталась в России). Меня охватила радость, блаженство, счастье. Поиграл с дочкой. Потом со своими родителями (они тоже в России) иду туда, где я часто был в детстве: широченный двор трехэтажного дома, оттуда – на детскую площадку. А погода весенняя, теплая, солнечная, кругом зеленая трава, хотя реально-то сейчас зима. На той детской площадке вижу моих дядю с тетей. Поцеловал тетю в щечку. И вдруг во сне понимаю, что у меня в кармане карточка иностранца – временное удостоверение личности, которое мне в Литве выдали вместо документов, когда я подал на политубежище. И тут я во сне понимаю, что по этой карточке из России в Литву въехать невозможно! Загранпаспорта нет! Меня охватывает паника, и возникает горькая-горькая тоска оттого, что я в Литву больше не вернусь. Просыпаюсь и смотрю в темноту: я в России или в Литве? Наконец, понимаю, что я в Литве и пересекать границу не надо. На сердце становится легко».
3.
«Железнодорожный узел: рельсы, рельсы, рельсы. И по центральным рельсам проходит граница Украины и России. На этом пути появляется поезд: то ли цистерны, то ли вагоны для перевозки пшеницы, но выкрашены в светло-зеленый цвет. Мой товарищ, с которым учились 25 лет назад, на ходу цепляется за лестницу вагона, а я все бегу рядом с поездом. Мы хотим зайцами ехать в Москву. Я тоже пытаюсь зацепиться, за лестницу следующего вагона, но не получается. Однако в последний момент, когда поезд уже набрал скорость, цепляюсь. Успел!
Решаю заглянут внутрь вагона. Он оказывается совсем-совсем коротким, без крыши, а стены у него невысокие, из тонкой резины. Я залезаю внутрь, где небольшая площадка, там откуда-то берется постель и я ложусь спать. В щель стены видно соседний пассажирский вагон. Я понимаю, что проводники проверят билеты и обнаружат, что я заяц. Так и происходит. Проводница вызывает охрану. Главный охранник сажает меня на табуретку перед собой и требует документы. Я достаю и кладу на пустой стул кучу визиток и пару литовских пластиковых карточек: кажется, это какие-то удостоверения. Становится страшно, ведь сейчас охранник увидит литовские документы, заподозрит во мне шпиона и вызовет ФСБ. Мне горько и тоскливо. Другой охранник, похожий на знакомого бывшего чекиста, говорит что-то доброжелательное, раскачиваясь на стуле, но не удерживается и шлепается на спину. Первый охранник, кажется, до сих пор не врубился, кто я. И тут появляется гражданский активист из нашего города. Оказывается, он сидит рядом и тайком ведет видеосъемку нашего разговора. Я чувствую некоторое успокоение. И просыпаюсь».
4.
«Я с мамой и бабушкой еду на такси из центра города к моему родному дому, где прошло детство. Это квартира бабушки. По пути узнаю знакомые места, смотрю, что изменилось, а что нет. Приезжаем, я в квартире, но там часть стен разрушена, часть лестниц разрушена, входить в квартиру надо через соседний подъезд, через дыру в стене. Потом пол проваливается в подвал, я пытаюсь удержаться, но падаю вместе с полом и просыпаюсь».
5.
«Я хожу по своему микрорайону, хожу за домами – там, где люди очень редко ходят, за гаражами. И вдалеке я вижу, что за деревьями ходят люди. Я понимаю, что они кого-то ищут. Затем понимаю – не знаю почему – что они ищут именно меня, проводят рейд. Они не все вместе, а друг от друга на расстоянии. Половина из них в полицейской форме, а другие переодеты: или следователи, или спецслужбы, или местные жители. Я из-за угла выглядываю и смотрю, как они ищут. Хожу за домами. А потом за каким-то пятым или десятым домом все равно на них натыкаюсь, или они на меня. Как-то мы встречаемся и они говорят: «ну вот и все» или «вот ты и добегался». Я испытываю дикую тоску».
6.
«Мне снится, что я сплю и вижу сон. Получается, что я из России уже убежал в Литву, но во сне, который внутри моего сна, эта квартира в Литве стала Россией. В итоге я не понимаю, где я нахожусь: в какой квартире и на какой территории? И как определить, где здесь сон? Потом просыпаюсь в измотанном состоянии и страхе. Я смотрю на стены и пытаюсь понять, где я нахожусь. Лежу в полушоковом состоянии минут 15, у меня сердце колотится, дышать тяжело. И пытаюсь понять: эти стены в какой стране? Я знаю, что можно пойти и в окно посмотреть. Но мне это страшно сделать. Потом все-таки встаю, подхожу к окну и понимаю, что я в Литве».
7.
«На планете наступила страшная катастрофа и повсеместно проходит эвакуация. Военные собирают людей и развозят по безопасным местам. А я лазаю в спецовке с ружбайкой, доброволец. Но потом все равно попадаю на грузовик. В кирзачах еду на грузовике, ору, плююсь и паникую, как все вокруг. Потом почему-то я в тоннеле, шла по колено в воде, и вышла на полянку где стоит домик. И там живет моя мама. «Мама, – говорю я ей, –быстро пошли со мной, ужас кругом творится». А она так спокойно: не волнуйся, тут все будет нормально. Ну, я и ушла. А потом в земле стали появляться провалы, земля стала проваливаться огромными кусками. И было страшно что засосёт в эти дыры. И этот страх продолжался очень долго. Чем кончилось, не помню».
8.
«Родной дом, но внутри почему-то темно, словно это ящик. Впрочем, страха нет, есть ощущение стабильности. Но вдруг этот дом начинают распиливать сверху гигантской бензопилой. Страшное крутящееся лезвие появляется с потолка, потом идет в одну сторону, в другую – так, что дом оказывается распиленным напополам. И откуда-то я знаю, что это делают, скажем так, уроженцы Чечни. В щель, появившуюся от распила, попадают блики желтого света. А снаружи, около источника бликов, стоит некто, кто снимает происходящее на смартфон».
9.
«Я в море, а оно штормит, и потому оно грязное, опасное и страшное. Я недалеко от берега, а сзади идет громадная волна, и надо успеть выбраться на берег. Но это опасно, потому что волна может ударить меня о камни, и даже если не ударит, то можно, выскакивая, повредить ноги. Волна несет меня на камни, и вдруг я оказываясь на берегу совершенно легко и безболезненно. Иду себе по гальке, захожу на волнорез, а там будка. Становится понятно, что сейчас в будке будет взрыв, а ее двери при этом открыты. А резко захлопываю дверь и через мгновение происходит взрыв. Но так как я успел захлопнуть, вся взрывная волна остается внутри. Опасности больше нет».
10.
«Я вдруг попадаю в Россию и пытаюсь понять, как я туда попала. Мой сибирский город, старая квартира. Там все очень ветхое и страшное. Я эту квартиру пытаюсь обустроить по европейским стандартам, сделать красивой, придать цивилизованный вид. Причем все время пытаюсь расширить пространство – достроить какое-то большое помещение или что-то перестроить (видимо, потому, что моя квартира в Литве очень маленькая). Но ничего не удается.
Сначала я не понимаю, что уже живу в Литве. Но потом неожиданно вспоминаю и меня охватывает ужас. Я пытаюсь понять, почему я в России. Пытаюсь вернуться в Литву и начинаю уговаривать родственников – маму, дочь, сестру: «давайте поедем!». Кто-то говорит: «давайте останемся здесь». И сон прерывается. Я просыпаюсь в Литве с чувством счастья, как люди после кошмара».
Евгений Титов
The EHU Times 