Про Александра

Вильнюс. Середина декабря 2016 г. Около 17 часов.

— Вы говорите по-польски или по-русски? — спрашиваю я мужичка небольшого роста, стоящего перед входом в церковь с протянутой рукой.

— По-русски, — взглянул он на меня из-подо лба, но показалось, что в глазах его, именно в глазах, много улыбки. На нём — серая куртка, брюки правильного советского покроя и лёгкие осенние ботиночки. Хоть декабрь выдался не ядрёным, но без перчаток и шапки было всё же неуютно.

— Вам, может, что-нибудь купить покушать? — спросила я, не привыкшая к нецелевым расходам особенно в отношении мало знакомых мне людей. Вот брошу копейку, а он пойдёт и выпить купит. А булку уже на алкоголь не выменяешь.

— Пожалуйста, — снова из-под очков бездомного заулыбались глаза.

До магазина мы шли вместе. Мужчина представился Александром, а узнав моё имя, начал рассказывать про Киево-Печерскую лавру, о мученице Дарье, чьи мощи там хранятся. Он, по правде, говорил много, но всё время дороги я больше думала над тем, кто этот человек, с хорошо поставленной русской речью, исторически подкованный, но который сегодня спит между мусорными баками на территории близлежащего монастыря?

Александр, по его словам, был когда-то моряком. Почему он ходит с палочкой?

— Вот когда Чернобыль случился, — говорит, — я тогда на барже работал, мы радиационную землю в Двину вывозили. Тогда-то радиация и подействовала. Начали ноги неметь. Вот теперь коплю деньги на операцию, чтоб в Германию поехать. Один хороший человек тридцать евро дал, так я паспорт заграничный сделал.

В магазине он вёл себя самостоятельно, но скромно — сам выбирал все нужные продукты, но брал на скидках или просто самые дешёвые.

— Александр, так может фруктов каких-нибудь Вам взять?

— Нет, мандарины мне нельзя, у меня тогда изжога. А бананы… знаете, я когда в Анголе был, в Кении, так этих бананов наелся…

Мы вышли из магазина, я ещё предложила купить ему перчатки в second—hand, находившемся напротив, но Александр отказался. Спешил пообедать. А мне только сказал:

— Если Господь захочет, то мы ещё встретимся.

Так прошло ещё несколько наших случайных встреч и разговоров перед тем, как я попросила Александра об интервью. Он был несколько смущён, удивлён, но горд.

— Александр, как Вас можно было бы найти?

— Ну, к 15 я иду на мшу (польское название мессы в католической церкви) вот в этот костёл (показывает на огромное барочное здание церкви Святого Духа на ул. Доминикону), после час пребываю в молитве, а потом иду в следующую церковь.

— То есть я бы могла приехать к 16:30? — спрашиваю я, надеясь, что именно в это время появится небольшое окно в графике бездомного.

— Нет, можно и к 15:30, — уверенно заявляет Александр, записав в свой ментальный ежедневник нашу встречу.

Вторник, 14 февраля 2017. Около 15:30. Коридор церкви Святого Духа.

Опершись о стенку, с опущенной головой стоит Александр. В его руках одноразовый стаканчик, такой, в какой наливают капучино с карамельным сиропом в ближайшей кофейне.

— А я вас ждал вчера, — с упрёком смотрит на меня бездомный.

Мы выходим из здания церкви, он оставляет стаканчик за громоздкой колонной при входе, и мы идём. Куда?

— А пойдёмте к памятнику Юзефа Монтвилле, там как раз тихо, — предлагает Александр.

Пространство города у бездомного определяется расположением церквей. У него в кармане лежат часы. С 15:00 он зарабатывает в том храме, возле той церкви он стоит с 17:00, недалеко от монастыря он спит. Иногда он ходит к монахиням Матери Терезы на ужины, но, как потом признаётся, делает это редко, ведь того, что он зарабатывает, прося милостыню, вполне хватает. Так вот, памятник Монтвилле тоже расположен возле большого старого здания францисканской церкви. Бронзовую фигуру сидящего в кресле вильнюсского банкира с обеих сторон поддерживают гранитовые скамейки. Мы с Александром не решились на них садиться, лишь поставили там свои рюкзаки. Спасибо тому тёплому дню, который выдался солнечным и безветренным. Это наверняка помогло мне, непривычной к холоду, выстоять больше часа на промёрзших ступенях монумента.

Так вот, Александр. Кто же такой Александр?

Про начало

Может показаться, что история моего героя начиналась довольно банально для бездомного. «Родился я здесь, в Литве, в Вильнюсе. Родителей не помню, потому что детдомовский был. Сначала содержался в детском доме «Малышка», это вот был здесь на Субачус (улица), где вот эта больница была, там, где монастырь, потом детдом на Грибе 12, а потом школа-интернат. Потом, когда окончил в Новой Вильне интернат, там восьмилетка была, меня ещё переправили, как способного ученика, в Зарасай, в девятый и десятый класс. Это был 1971 год. После год в кулинарной школе учился по изготовлению салатов и вторичных закусок. Практику проходил в гостинице «Lietuva» наверху, в баре». Тогда-то Александр и подал заявление в Вильнюсский военкомат с просьбой о том, чтобы его направили учиться в высшее военно-командное. Так он переехал из одной столицы в другую – из Вильнюса в Баку, где провёл следующие шесть лет. «Нас готовили как.. специальное подразделение, это единственное училище на весь Советский Союз, где готовили замполитов для подводных лодок и морских диверсантов».

Выдался строгий и на первый взгляд довольно слаженный план жизни, особенно для детдомовца. Каково это – остаться в неведении, когда некуда пойти, некуда вернуться, не к кому обратиться? Тогда и начинаешь ковать тяжёлую железную цепь, где одно звено цепляется за другое, только чтобы не прозябать, не упасть, не подвергнуться панике из-за ощущения никому ненужности. Так жизнь и превращается в «ни минуты покоя, ни секунды покоя», чтобы только не натворить глупостей, как многие интернатские товарищи Александра. «Ну, ну вот Пыльников, Володя такой, он молодец, армию отслужил, потом охранял заключённых. И половину своих интернатских охранял».

Про мечты

Рассказ Александра невольно отсылает к моему собственному детству. Поэтому и возникал вопрос: а как же мечты? Не знаю, полететь в космос, построить дом на дне океана, стать директором собственного интерната и превратить его в рай для детей. Александр смотрел на жизнь по-другому, «по-взрослому». Но всё же одна мечта нашлась: он мечтал стать певцом, «потому что был одарённым и в хоре пел, и в интернате при своём эстрадном ансамбле пели. Но потом к нам пришёл после армии работать воспитателем морячок. Он как раз на северном флоте служил. И он начал у нас кружок моделирования. Мы там корабли собирали, самолёты и всё такое прочее. И меня это заинтересовало. Я начал его расспрашивать. Он ведь как раз служил на подводных лодках, вот в чём дело. И после этого я подумал, что петь можно и для себя, не обязательно на сцене петь, быть профессиональным певцом».

Впоследствии, как рассказывает Александр, мечте всё-таки суждено было исполниться. «Я вот пел и за хор бездомных «Spindulys choras». А когда учился в интернате, играл на трубе, учился играть на трубе, в северном городке играл в музыкальной роте. Так мне и рекомендацию дали, как в Баку поступал». Это для нас человек бездомный — неудачник, сдавшийся, потерянный. Для меня интернатский — обречённый на погибель, алкоголизм, воровство. Кажется, вот она прямая, без каких-либо зигзагов логика: вышел из интерната — теперь на улице. Но это не об Александре. По крайней мере, не об истории его жизни, которой он со мной поделился.

Про семью

«Когда я уже четыре года отучился, я приехал сюда в Вильнюс. Тут на Зверинце (Žvėrynas — район Вильнюса) был медицинский техникум, там учились на медсестёр. И ребята привели меня туда на танцы. Ну, курсант, в военной форме. Там я познакомился со своей женой. И вот она когда там окончила, я её привёз в Мурманск к себе (в Мурманск Александра отправили после окончания училища). Она там в военном госпитале стала старшей медсестрой. Ей присвоили звание мичмана. Родила мне сына. А потом получила путёвку, уехала в Крым отдыхать и пропала. До сих пор не знаю, что с ней, жива, не жива. Искали-искали, так и не нашли. Ну, где-то Крым, Кавказ, вот там она отдыхала», — спокойно рассказывает Александр, — А сына надо было в первый класс вести. А мне в.. в командировку в Южный Йемен. На два года. Что делать? Соседке же не отдашь. Пошёл я к командующему. Он по прямой линии связался с ленинградским, ну тогда ленинградским, Нахимовским училищем, и вот мы сына сдали… отдали в Нахимовское училище. Он окончил его и сейчас живёт на островах Фиджи. Подарил мне четыре внука, — улыбается, — две внучки и два внука, и все близнецы. Сначала девчонки родились, Ира и Марина, близняшки, а потом через пять лет Сашка и Валерка, тоже близнецы». Обычно Александр приходит на центральную почту и спрашивает, есть ли какое-нибудь письмо или извещение на предъявителя. Ему говорят, если есть, и предупреждают, на какой день заказан разговор. Тогда он приходит и общается с сыном по телефону.

Сын на Фиджи. Александр рассказывал об этом с радостью и даже гордостью. Вот такие неожиданные повороты встречаются в жизни «списанных» людей. Зависть и недоверие начинают щипать тело. Недоверие к тому, что сказано, и зависть к тому, как сказано. Ведь мне нужна была бы его жизнь как бездомного, чтобы утвердиться в уюте своей собственной, но вместе с тем это не он приходит ко мне с диктофоном задавать вопросы. Ведь моя жизнь — «нормальная» во всех значениях этого слова, а его — нет, как оказывается, тоже во всех смыслах. Но это только для меня, «нормальной».

«Сын обещал в этом году приехать вот сюда, в Клайпедский порт. Он говорил, что мне сразу сообщит, и… чтобы я там был, в Клайпеде. Приедет в мае, в июне. Я говорю, ну если в июне будешь, так значит как раз на мой День рождения. А мне в июне, седьмого, исполняется шестьдесят два года. Вот. Хоть люди не дают мне столько. Говорят, слишком (смеётся) хрупкий-маленький».

Про службу

«Из Мурманска меня направили на службу ещё дальше. На землю Франца Иосифа. От нашей земли Франца Иосифа до Северного полюса как аж… можно сказать, от Вильнюса до Клайпеды, ну триста с лишним километров. И вот там база спецморская была, и мы с этой базы всё выплывали на задания, кого куда отправляли».

Первое, куда отправили Александра, была Куба, где ему предстояло пройти полугодовую стажировку. «А с Кубы вместе со второй кубинской армией под командованием брата Фиделя Кастро, то есть Рауля Кастро, он тогда командовал второй кубинской армией, нас тогда перебросили в Анголу. И там я уже пробыл четыре года. Ой, там война, там страшное дело было, чистая война. Нас-то назначили там как советниками. На самом деле мы принимали участие в боях, взрывали корабли, перекрывали траверсы, чтобы суда не могли зайти в реку. Взрывали в море корабли, чтобы те не могли доставить оружие, в общем.. приходилось убивать, выполнять приказы диверсионные. В принципе, вся ночная деятельность — это было на наших плечах, нас было пятьдесят человек там. Кубинцы в этом не принимали участие, они — днём. А мы уничтожали базы, искали оружие, находили, уничтожали эти склады. В Анголе я начал служить с 79-го и пробыл там четыре года».

Действительно, в последние годы ранее замалчиваемая тема участия СССР в гражданской войне в Анголе начала подниматься. Я вычитала, что именно во время, о котором говорит Александр, на войну было послано множество советских военных, которые да, указываются как советники. Но как-то это не по-советски, просто советовать. Надо трудиться, такие мужики крепкие, всем воевать! Так ребёнок был вброшен в мир родителями, которым оказался, наверное, не к месту, не вовремя, обузой, одним словом. Потом он же, который кроме себя самого в этой жизни не имеет никого, брошен убивать или быть убитым. Был ли у него выбор отказаться? А знал ли он тогда, что у него есть этот выбор? Вот вам и советский вариант фильма «В лучах солнца», когда смотришь, а в голове никак не укладывается, как люди понятия не имеют о том, что жизнь может выглядеть по-другому. В груди начинается тремор, потому что там сталкиваются недоумение, жалость и возмущение. Здесь же, в словах Александра, и советское восприятие женщины, которая родила «мне» сына, а потом…

«В Анголе пробыл, затем два года в Южном Йемене, и последний раз я был в Камбодже. Был в плену тридцать шесть часов у кхмеров, распят на земле, на бамбуковых палочках спиленных. Меня поливали водой, а бамбук имеет такое свойство, он растёт пять сантиметров в сутки. И вот мне в колени по чашечки были загнаны бамбуковые палочки, и меня разрывало просто. Но команда заметила, что меня нет, вернулись и спасли», — Александр нервно усмехается.

Что двигает человеком рассказывать именно эти эпизоды жизни? Почему именно эти? Возможно, он считает, это действительно самое то, что заслуживает воспоминаний. Эдакая весёлая авантюра. Сейчас, в эту минуту, я представляю себя привязанной к бамбуковым палочкам. Ещё несколько дней, и у меня вылетит один сустав, за ним другой, потом, может, они и отвяжут меня для хохмы, но я буду телесным овощем, не способным бежать, укрыться от опасности. Только кричать, стонать от боли и безысходности. Есть конкретный момент, когда это происходит. Но я превращаю уплывшее время в приключенческий роман, чтобы обойти стороной отторжение, которое даже спустя многие годы страх вызывает во мне.

«Мы пешком добирались из Камбоджи до Северной Кореи, а уже оттуда нас на вертолётах перекинули в Россию, и мы оказались в Москве, я ещё был там в госпитале военном, лечился».

Расстояние по прямой (не по дорогам) между Камбоджой и Северной Кореей более 3,5 тысяч километров. Действительно, с 1979 по 1989 года на территории Камбоджи находились вьетнамские войска, на стороне которых вполне возможно (хотя никаких подтверждений, хотя бы косвенных, я не нашла) могли бы быть и советские солдаты и офицеры… Мне нужно это сказать: я пишу и одёргиваю себя, держу delete и снова пишу, пишу так, чтобы стараться увидеть за словами человека. Ведь моя задача — не проверить, правдив ли рассказ. Хотя в чулане моего разума на все замки мира заперта Золушка, которая в потёмках чужой истории пытается отделить просо от мака. В любом случае речь всего лишь о прошлом, которого нет, которое есть только там, вместе с моей Золушкой. Но точно есть человек.

Про ноги

Я попросила Александра рассказать мне ещё раз о том, что произошло с его ногами, почему он хромает на правую и ходит с палочкой. Это чтоб, как говориться, задокументировать. «С ногами у меня начались проблемы это.. совсем недавно. Где-то два года тому назад. Ноги начали очень сильно ныть, болеть, неметь. Я пришёл к врачу, мне врач объяснил, что это последствия моей травмы. Я тогда служил на флоте, был февраль, это был 1982 год, и температура воздуха была почти -40°C, небольшой штормик, пять баллов, ну волна такая пятиметровая, поэтому пять баллов называется. И.. такая ледяная корочка. Потому что Баренцево море — это единственное море на Севере, которое не замерзает. Потому что туда втекает течение Гольфстрим, тёплые воды, которые идут от субтропиков, и вот туда они втекают. Поэтому единственное море, которое не замерзает. И мне надо было выйти почистить рубку, ну, мостик, когда всплываешь, стоит такой мостик командирский, и вот надо было прочистить эту рубку, и стёкла прочистить. Нам давали специальный спирт, спиртом мы прочищали и перископ. И вот я когда прочистил и уже хотел подойти к двери, которую потом надо за собой закрутить, и… меня волной подцепило и унесло за борт. Вот два с половиной часа я болтался. Моё счастье, что был на мне пробковый жилет. Когда ты попадаешь в воду, у тебя выскакивает антеннка, и даёт сигнал sos. Так меня ребята и подобрали. Просто вот за два с половиной часа… я единственное что боялся, — с ноткой авантюризма рассказывает Александр, — боялся чтобы… белый медведь не вынырнул. Он же не смотрит, что ты человек, я для него был бы обыкновенной добычей. Он бы за голову меня укусил и всё. Но моё только счастье, что вынырнула нерпа, фыркнула на меня, я на неё фыркнул, ну п.. правда вот… ребята подплыли через два с половиной часа на прорезиненной лодке, специальная такая, с моторчиком, бугром зацепили меня (смеётся) обратно в эту лодку и доставили на нашу подводную. Вот. А после этого у меня и начались последствия. Левую ногу я съездил в Германию, они мне буквально месяц назад её исцелили. Сейчас вот поеду второй раз. Уже чтобы правую ногу исцелять».

В этом месте мне становится стыдно. Стоит перед ним зевака, пришедшая поглазеть на того, в центре арены. Вокруг него львы, а он вынужден меня веселить, забавлять зрелищами. Зрелищами! Война, острова, плен, чудесные спасения, опасности — одним словом, он знает, что мне нужен экшн. И не важно, что уже нет никакой радиационной земли, что в 1982 году, по собственным же словам Александра, он находился в Анголе, где вряд ли водятся белые медведи, нерпы и морозит кровь сорокаградусный. Я боюсь ошибиться, показаться неэрудированной, но я не знаю ничего и о жилетах с антеннкой. Google тоже не знает. Но к чертям это всё! Каждый украшает свою жизнь, как желает. И кто я такая, чтобы в этом отказать Александру?

Про возвращение

«Я приехал в 92-ом году сюда. И приехал… э… в три часа ночи. В Вильнюс, на железнодорожный вокзал. У меня были все документы: и военная книжка, и офицерская книжка в дипломатике. И деньги были. Очень уставший был. И… и… зашёл просто… хотел найти там… на железнодорожном вокзале тогда было… ну ещё комнаты отдыха, но не было мест. Я, как говорится, и заснул на скамеечке. Покамест автобусы, троллейбусы начнут ходить. Как проснулся, уже не было ни этого дипломата, ничего не было. Пробовал искать, а что толку? Пошёл в милицию, туда-сюда. «Мы ничего не знаем, мы ничего не видели», и прочее и прочее. В общем, пришлось всё восстанавливать. Хотел прописку получить литовскую, но не было у меня таких друзей, которые меня могли бы прописать. Вот, ну… одна в паспортном столе работница говорит: так ты триста долларов дай. Я говорю: где ж мне взять эти триста долларов? Воровать, что ли, идти? Получил вид на жительство, потом и границу закрыли, и уже.. не мог ни уехать, ни туда, ни сюда. Так бы я, может быть, и в Россию уехал».

Военные диверсанты — народ сплочённый. Александр же снова остался один. И что такое судьба, чтобы свалить на неё вопросы, оставленные без ответов? Нет связей, нет друзей, нет дома. Я слушала Александра и думала о том, что даже если половину из рассказанного он пережил, то, по крайней мере, в моих глазах он бы встретил понимание, если бы сказал: «Знаешь, я устал. Я отказался от всего, и то, как я сейчас живу – мой сознательный выбор».

Про завтра

«А завтра я уезжаю. Завтра, в 20:30 уезжаю. Ещё в три часа до четырёх постою, а потом пойду собираться, пойду к братьям, в Veikliųjų Žmonių Bendrija (Сообщество деловых людей, международное христианское сообщество, объединяющее мужчин-бизнесменов), возьму там все свои документы, всё, что собрал, и на автовокзал, вернее не автовокзал, а под церковь и приедет автобус и нас повезёт. Двадцать человек. Это на улице Кривулес, там молитвенный дом христиан веры евангельской, они протестанты. Они едут на саммит и меня берут с собой, чтобы завести в госпиталь. Тот же самый город, Франкфурт. На саммит, конечно, я не попаду, потому что мест… и то смотря что… первые три дня я там буду проходить консультации у врачей. А потом скажут, будут мне что-то делать, не будут. Там есть государственная программа. Ты должен туда добраться сам, а там есть спонсоры, они приходят в госпиталя и таким людям, как я, допустим, они спонсируют всё лечение, лекарства, всё что надо, но зато они потом от государства получают возврат вдвойне».

Какой яркой и насыщенной может показаться прожитая жизнь, втиснутая в рассказ длительностью 60 минут. Как вырванные из рутины вспышки хоть каких-то изменений, хороших ли, плохих, даруют спокойствие, что жизнь прожита не зря, есть что вспомнить. А потом ты становишься в той минуте, в той сартровской минуте из «Тошноты», и осознаёшь своё сейчас. Самое простое, самое банальное, но единственно настоящее, не эфемерное в отличие от всего фейерверка прошлого. Но мгновение сознания длится действительно только мгновение. И снова засасывает страх перед непросветным занавесом завтрашнего дня. А за спиной – колышущийся тоннель вчерашнего, которое конструируешь сам. Ведь оно уже точно не наступит, а значит вместе с ним не придёт и разочарование. Здесь осознаёшь, как мало тебе нужно для жизни, даже если из всех гипотетических «буду», возможно, не сбудется ни одно. Ну и пусть.

Про будущее

«В первую очередь я хочу исцелить ноги, а потом, когда приеду, я ж вам говорил, что я восстановился на бирже, приеду, буду искать работу. Естественно, буду стараться найти такую работу, чтобы ну хоть немножко больше получать. Потому что хочется снять какой-то уголок, квартирку, и жить. Жить, общаться с людьми, молиться и помогать. Я насчёт этого разговаривал и с пасторами, и с кзендзом Роландасом разговаривал, все говорили: ну, будем помогать, если что. В крайнем случае, говорит, временно примем в какой-нибудь монастырь пожить. Ну а.. Бог даст, может, и… и бабульку какую найду, буду жить. Всё ж таки нехорошо человеку жить одному».

Дарья Ахламёнок