Сегодня в объективе THE EHU Times — представитель международной организации «Врачи без границ» (фр. «Médecins sans frontières» – MSF) — Андрюс Славуцкис. Деятельность этой организации заключается в предоставлении неотложной помощи людям, пострадавшим во время различного рода природных катастроф, стихийных бедствий, вооруженных конфликтов, эпидемий, смертельно опасных вирусов, а также тем, кому было отказано в медицинской помощи по каким-либо причинам.
Несмотря на опасный для жизни и здоровья характер работы, добровольцев, желающих направлять все свои силы на помощь нуждающимся, достаточно много. И это вовсе не удивительно, так как благодаря деятельности подобных организаций удается спасти сотни людей. И никакой комфорт, безопасность или материальные ценности не могут заменить этого чувства – чувства нужности и полезности, чувства, что ты вложил свою лепту в спасение человеческих жизней.
Специалист по логистике Андрюс Славуцкис в интервью с «The EHU Times» поделился особенностями своей деятельности в рамках гуманитарной организации «Врачи без границ».
– Насколько мне известно, ваш отец проработал в организации достаточно длительный период времени. Как он попал во «Врачи без границ»? И как Вы относились к его постоянным командировкам?
– Еще в советские времена отец вместе с матерью (они оба врачи) получили стипендии и отправились работать в Анголу. Там отец познакомился с представителями организации «Врачи без границ» во время совместной деятельности по оказанию первой помощи населению. После распада Советского Союза представители MSF, с которыми отец работал, сделали ему рекомендацию для вступления в организацию. Так, с 92-го года он начал свою деятельность в рамках MSF. Он работал в Чечне, Боснии, Руанде после геноцида, во многих африканских странах. Я привык к тому, что отца часто не было дома, что он постоянно ездил по всему миру, работал в разных миссиях, поэтому абсолютно нормально относился к его командировкам. Тем более он всегда поддерживал контакт с семьей.
– Повлияла ли работа отца в MSF на ваш собственный выбор деятельности?
– Конечно. Правда, сначала я не планировал идти тем же путем. Отец рассказывал много интересных историй, но для меня на тот момент это были лишь истории. Более того, когда в 13 лет я был у него на работе во время проведения одной из операций (он тогда работал анестезиологом в больнице Красного Креста в Вильнюсе) и увидел человека со вскрытой грудной клеткой, то меня все это очень испугало. Тогда я даже не представлял, что когда-нибудь, хоть и не в качестве врача, но в постоянном контакте, буду работать с людьми, нуждающимися в медицинской помощи. Но жизнь распорядилась иначе. И значительным образом именно деятельность отца определила мой собственный выбор.
– Но по первому образованию Вы археолог. Не жалеете, что сменили археологию на работу в MSF? И когда Вы приняли решение бросить археологическую деятельность и вступить в организацию?
– Мне очень нравится археология. Но я не мог самореализоваться в этой сфере. Слишком много теории, но так мало практики. Даже практическая часть работы была больше теоретической. В Литве очень много специалистов-археологов, а также большое количество мест для работы, поэтому найти свою нишу здесь вполне реально. Но я почувствовал, что это не для меня. Мне хотелось чего-то более динамичного. Когда писал свою магистерскую работу, то окончательно осознал, что археология – не мое. Я не могу сидеть на месте. Мне необходимо постоянно менять место дислокации.
– Как семья относится к Вашим постоянным командировкам? И есть ли у Вас собственная семья?
– Родители уже привыкли. Я еще до работы в MSF много путешествовал. После окончания университета в Вильнюсе уехал в Швейцарию изучать французский, затем переехал в Южную Францию, позже поступил в магистратуру в Университет Оулу в Финляндии. Сейчас я женат. И моя жена не местная, она из Южной Африки. Мы познакомились во время одной из миссий MSF. Она работала врачом в организации примерно два года, а в данный момент работает в госпитале в Южной Африке.
– А кто может стать добровольцем «Врачи без границ»? В каких специалистах нуждается организация, кроме квалифицированных врачей? Имеет ли значение национальность?
– В MSF только 25% врачей, остальные – это технические специальности, администраторы, финансовые инспекторы, специалисты по коммуникации, социальные работники, логисты и т.д. Ведь «Врачи без границ» оказывают не просто медицинскую помощь, а первую неотложную помощь нуждающимся в ней. Поэтому в организации можно встретить специалистов с любым образованием. Однако есть ряд важных черт, которыми необходимо обладать претендентам на работу. Во-первых, они должны быть профессионалами в своей области, иметь дополнительное специальное образование или опыт волонтерской работы. Во-вторых, претенденты должны занимать активную жизненную позицию, быть такими «open—minded«, то есть открытыми личностями для новых идей и предложений, уметь работать в команде. В целом национальность значения не имеет. Она может иметь значение только в рамках определенной миссии, если будет угрожать жизни людей. Так, например, в Донбасс вряд ли пошлют украинцев. То есть на национальную принадлежность обращают внимание только в том случае, если в процессе миссии может возникнуть конфликт интересов. Или напротив, когда я работал в Ливии, туда отправляли преимущественно специалистов из арабского мира, чтобы они могли хорошо понимать местное население, а нам не пришлось прибегать к помощи переводчиков.
– А какое специальное образование Вы получали для того, чтобы работать в организации?
– Я бы не смог работать в MSF, если бы имел только диплом археолога. Поэтому получал дополнительное образование в технической школе «Institut Bioforce» в Лионе. Есть разные по продолжительности курсы (трёх-, шести-, девятимесячные), я отучился 9 месяцев. Там осуществляется подготовка специалистов для таких гуманитарных организаций как «Врачи без границ». Затем я уже проходил собеседование в MSF, после которого мне было предложено индивидуальное задание: выдали папку примерно с 30 документами, изучив которые за 50 минут необходимо было подготовить план действий и принять решение выхода из определенной чрезвычайной ситуации. Потом дали групповое задание (нас было 4 человека, все ребята – такие же претенденты на работу, как и я). Была смоделирована ситуация добровольческой миссии, в которой мы должны были показать свои навыки работы в команде. За нами все это время наблюдала группа специалистов, анализировавших наше поведение в чрезвычайной ситуации: умеем ли мы обмениваться информацией, каким образом организовываем работу и т.д.
– Какова Ваша деятельность в рамках MSF? Чем именно Вы занимаетесь и за что ответственны в процессе осуществления миссии?
– Я специалист по логистике. В организации все материально-технические вопросы – это логистические задачи. Моя работа заключается в том, чтобы медицинский персонал мог осуществлять свою деятельность в нормальных условиях. Мы занимаемся обеспечением всего: жилье, транспорт, интернет, медикаменты, техническое обслуживание, питание, вода и т.д. То есть всем необходимым, чтобы врачи могли полноценно выполнять свою работу, и чтобы люди, которым мы помогаем, получили все то, в чем они нуждаются.
– Когда Вы прибываете в миссию, там уже есть все необходимое для жизни и работы, или же приходится все строить с нуля?
– Все зависит от того, действующая это миссия или новая. Было пару раз, что я открывал миссию. В мои задачи входил поиск транспорта, жилья, рабочих, подготовка базы на месте. Если же я приезжаю в уже действующую миссию на смену старому логисту, то, как правило, там уже все есть. А я продолжаю дальше развивать старые проекты, расширяя их, и параллельно создавать новые, направленные на обеспечение врачей и пациентов всем необходимым.
– А сколько по времени обычно длятся миссии? И как долго Вы лично прибываете на территории страны в рамках миссии?
– Все зависит от ситуации. Самые длительные миссии могут растянуться и на 10 лет (это открытые проекты). Но специалисты туда едут по контрактам, которые могут заключаться как на пару месяцев, так и на несколько лет. Зависит от того, это экстренная помощь из-за случившейся природной или вызванной человеческой деятельностью катастрофы, или же это длительный проект (например, борьба с ВИЧ). Я раньше ездил на полгода или на год, сейчас чаще отправляюсь на несколько месяцев.
– Когда и где была ваша первая миссия?
– Первая миссия была в 2011 году как раз после землетрясения на Гаити. Правда, я поехал туда не из-за землетрясения, а из-за холеры. Пробыл там всего 2 месяца. Мы находились в очень нищем районе, все было разрушено после землетрясения. Сказать, что я был в шоке – ничего не сказать. Такой нищеты, грязи, антигигиены я не видел никогда в своей жизни. Но именно в тот момент я осознал, что нахожусь на своем месте, что то, чем я занимаюсь, действительно важно и необходимо. И это чувство нужности и полезности не может сравниться ни с чем. Когда привозили больных холерой людей, организм которых был полностью обезвожен, а спустя пару дней ранее истощенные люди уходили домой здоровыми, то это очень мотивировало и поднимало настроение духа.
– Работали ли Вы в зоне боевых действий?
– В открытом вооруженном конфликте работать не приходилось. Правда я был в Ливии, где опасность, конечно, присутствовала, тем не менее я чувствовал себя в безопасности. Был в Южном Судане, там в любой момент могло что-нибудь случиться, но ничего не произошло. Наша основная защита в таких ситуациях – это принцип нейтральности организации. Несмотря на то, что дипломатических привилегий у нас нет, мы не становимся ни на чью сторону во время деятельности, а оказываем помощь абсолютно всем нуждающимся, независимо от политических взглядов и убеждений, тем самым сохраняя нейтральность.
– Как правило, в различных вооруженных конфликтах и войнах виноваты те или иные политические силы. Как Вы относитесь к политике? Можете ли Вы высказывать политическую позицию в процессе своей деятельности?
– Конечно, у меня есть собственные политические взгляды, но во время работы в миссии я их держу при себе, потому что каждое слово может подвергнуть деятельность организации опасности. Несмотря на то, что мы не высказываем своих личных политических взглядов, но когда представители MSF видят, что правительственные силы совершают нечеловеческие поступки, из-за которых становится просто невозможно осуществлять нашу деятельность, то мы (организация) можем открыто высказать свою позицию, и в случае, если ничего не изменится, и вовсе свернуть миссию.
– Расскажите о Вашей деятельности в рамках миссии в Сьерра-Леоне во время лихорадки Эбола. Не боялись ли Вы отправляться туда?
– С самого начала, когда только «Врачи без границ» развернули деятельность по помощи пострадавшим от Эболы, я и моя жена решили, что присоединимся к миссии. Перед отправлением проводилась 2-х дневная интенсивная подготовка в Брюсселе. Был создан импровизационный госпиталь, в котором мы обучались тому, как правильно действовать в сложившейся ситуации. Конечно, было страшно. Немного успокаивало то, что в MSF достаточно высокие меры безопасности. Но когда на второй день тренинга нам сообщили, что одна из медсестер заразилась вирусом, то страх значительно усилился. Но это нас не остановило. Моя работа заключалась в логистике госпиталя, который состоял из палаток и деревянных сооружений. Я занимался его расширением, переходными путями от зоны к зоне. Заболевших становилось все больше, так как вирус распространялся очень быстро, поэтому лагерь необходимо было постоянно расширять. Мы строили простые дома, не изобретая какой-то особенный стиль. Я находил работников, которые на месте могли построить то, что они умеют строить хорошо. В целом, во время миссии мы постоянно учились чему-то новому. Каждый из нас, специалистов, которые не имели отношения к врачебной деятельности, мог придумать какой-нибудь новый способ для улучшения условий жизни и работы.
– Какие меры безопасности для волонтеров предоставлялись во время работы в миссии в Сьерра-Леоне?
– Основная мера безопасности – это отсутствие какого-либо тактильного контакта. За 2 месяца, что я провел в миссии, полностью избавился от привычки прикасаться руками к лицу или тереть глаза. В целом, территория госпиталя была разделена на зоны. Все передвижения по лагерю происходили по круговому движению (от зоны низкого риска к зоне высокого риска). Это делалось в целях безопасности. В зонах высокого риска мы надевали специальные костюмы, однако в них было тяжело находиться больше двух часов, так как очень жарко. После покидания такой зоны мы проходили полную дезинфекцию костюмов, и только потом могли их снять. Жили мы не на территории госпиталя, а в отеле, в изоляции, никуда не могли выйти. Утром нас забирали водители, которые отвозили на работу, а вечером обратно в отель.
– Сколько пациентов могло одновременно находиться в госпитале? Как часто прибывали новые зараженные?
– Самое больше количество коек, которое было занято – 130 штук. В среднем, чтобы обеспечить максимальную помощь пострадавшим, в госпитале могло находиться 92 пациента одновременно. Постоянно было занято примерно 70 коек. В то время наш госпиталь был один из 3 или 4-х в стране. И к нам привозили зараженных со всех уголков. В машину помещалось примерно 8 человек. Иногда дорога до госпиталя занимала 8 – 10 часов. Больные все это время находились в машине, водители не имели права останавливаться во время пути в целях безопасности, чтобы не выпустить вирус. Поэтому люди делали все свои дела прямо в машине (испражнялись, например). Не все доезжали до госпиталя живыми. Я часто помогал специалистам, которые занимались приемом пациентов и разгрузкой машин. Из 8 прибывших, например, несколько уже могло быть мертвыми, пара человек находилось в критическом состоянии, и лишь немногие могли передвигаться самостоятельно.
– Большой ли процент людей, которым удалось победить вирус?
– Умирало 43% зараженных. Дело в том, что никто не знал, как бороться с Эболой. Можно лечить лишь симптомы, постоянно повышая иммунитет больных, или пытаться облегчить состояние умирающих, как в физическом, так и в психологическом плане. Социальные работники старались максимально поддержать заболевших. В целом, мы пытались дать им все, чего они пожелают. Для того чтобы люди могли общаться со своими близкими, мы создали специальные места, где больные и здоровые на безопасном расстоянии (2 метра) разговаривали. Сложно было предугадать, кто выживет, а кто нет. Но мы делали все возможное, чтобы выживших было как можно больше. Была одна семья, про которую даже BBC сняло фильм (Panorama: Ebola Frontline). Из родителей и троих детей удалось выжить лишь самой маленькой девочке 2-х лет. Все очень непредсказуемо. Иногда самые сильные умирали, а самые слабые выживали.
– Были ли случаи заражения среди Ваших коллег?
– Да, когда я был в миссии, заболел мой коллега, социальный работник. Он из местного населения. Вероятнее всего это произошло, когда он был дома. У нас была клиника для рабочих, и мы поместили его в изолятор, где не было доступа к другим пациентам, чтобы убедиться, что у него Эбола. Через пару дней опасения подтвердились. Его состояние значительно ухудшалось с каждым днем, но ему все же удалось восстановиться и выжить. Местные работники находятся в самом большом риске, так как они живут у себя дома. Конечно, это создавало опасность для всех. И для меня в частности, так как я работал в тесном контакте с местным населением. Со мной рядом могло трудиться до 60-80 специалистов каждый день (механики, плотники, электрики и т.д.), которые приходили с соседних сел для строительства и расширения госпиталя.
– Психологически очень сложно работать в таких условиях. Как Вы справлялись?
– Некоторым было очень сложно, и они покидали миссию. После того, как я пару раз помогал доставать тела людей из машин, которым так и не удалось доехать до госпиталя живыми, меня мучили кошмары по ночам некоторое время. У нас есть социальные работники для сотрудников, но мне не пришлось обращаться к ним за помощью, так как рядом была жена, которая меня поддерживала.
– Не каждый бы человек смог вырваться из своей комфортной среды и поехать с риском для здоровья и жизни в небезопасную для него зону. Каково это осознавать, что Вы внесли свой вклад в такую важную миссию по оказанию помощи пострадавшим от смертельного вируса Эбола?
– Я привык работать в таких условиях. Конечно, я тоже внес свой небольшой вклад в эту миссию, но я был там всего 2 месяца. Люди, которые годами отдают себя борьбе с Эболой, действительно заслуживают уважения и гордости. Я очень восхищаюсь местными специалистами, которые работали и жили там постоянно и боролись с вирусом каждый день. Они действительно герои этой борьбы. Таких мотивированных людей я еще никогда не встречал в своей жизни. Они видели себя солдатами на фронте, которые боролись за освобождение своей страны. Их не нужно было мотивировать, они работали в зоне высокого риска, отдавая себя полностью этой борьбе. А я приехал туда из своей очень обеспеченной среды всего на пару месяцев, поработал и опять вернулся в свою обеспеченную среду.
– Вы только что вернулись из Южной Африке. Расскажите об особенностях Вашей работы там.
– Мы живем с женой в Южной Африке. Поэтому это была не специальная миссия. Я жил там и оказывал помощь в одном действующем проекте «Врачей без границ», который длится уже с 2011 года и в открытии которого я когда-то участвовал. Миссия направлена на борьбу с туберкулезом и ВИЧ.
– Как поменялась Ваша жизнь после того, как Вы начали работать в «Врачи без границ»? Произошла ли переоценка ценностей?
– Мне становится все сложнее возвращаться в большие города, «входить в цивилизацию», где очень быстрый темп жизни, основанный на материальных ценностях и коммерциализации. В процессе своей деятельности я вижу ежедневные страдания людей и, несмотря на все трудности, с которыми им приходится сталкиваться, они сохраняют оптимизм и остаются позитивными. Возвращаясь домой, иногда наблюдаешь абсолютно противоположную картину. Люди расстраиваются по пустякам, впадают в депрессии из-за проблем, которые можно решить, выплескивают негатив на окружающих. Иногда у меня складывается такое впечатление, что я просто наблюдаю за всем со стороны, а сам в это время нахожусь где-то очень далеко. И мне не нравится эта моя черта. Друзей у меня меньше не стало, но и больше тоже. Со всеми ребятами, с которыми дружил до работы в организации, я поддерживаю контакт. Да, возможно мое отношение к жизни поменялось, но я прекрасно понимаю, что нахожусь абсолютно в другой реальности. Одна реальность – это та, которую проживаю я, а другая – та, которую проживают мои друзья. Я их достаточно уважаю, чтобы понять, что они занимаются тем, что им интересно, а я тем, что интересно мне. Они не поймут никогда полностью, через что мне приходится проходить. Просто людям достаточно сложно осознать происходящее, если они сами не находились в подобных условиях.
– Как я понимаю, работа во «Врачи без границ» – это профессиональное волонтерство. То есть такая добровольческая деятельность оплачивается. А есть ли у вас страховка, пенсия, возможность карьерного роста? И кто финансирует деятельность организации?
– У нас есть страховка, но на пенсию мы не претендуем. Надо самому думать об этом заранее. Есть возможность карьерного роста как в самой организации, так и в других, занимающихся подобной деятельностью. Так, например, я начинал как логистик в проектах, сейчас я уже являюсь координатором. То есть иногда я еду в миссию как руководитель всей логистической деятельности. 80-90% финансирования MSF поступает из частных пожертвований по всему миру, остальное – это средства из государственных источников или международных организаций. Так как большую часть бюджета MSF составляют собственные фонды, то это помогает организации сохранять свою нейтральность и независимость.
– Известно ли Ваше следующее назначение? Можете ли Вы отказаться от предложенной работы в рамках определенной миссии?
– Я не знаю, какое будет мое следующее назначение, жду предложений. Как бы это не звучало страшно или жестоко, но мы зависим от различного рода катастроф. Если что-то случается (землетрясение или цунами, например), то мы уже знаем, что будет создана очередная миссия, что вскоре последуют звонки и письма с предложениями о работе. В центральном офисе организации есть специалисты, которые подбирают людей в очередные миссии. Они знают профиль моей работы и стараются предложить такой проект, который подойдет конкретно для меня, где мои способности пригодятся больше всего. Так, например, я обладаю хорошими организаторскими навыками, значит, вероятнее всего, мне предложат работу в проекте, где есть проблемы с командой, которую необходимо мотивировать. От предложенной миссии я могу отказаться. Так, пару раз мне предлагали работу в Донбассе в качестве руководителя проекта, но я не захотел, так как мне больше интересна логистическая деятельность на месте, на самом нижнем уровне. Руководство все же не для меня.
– Учитывая опасность Вашей работы, не хотелось бы поменять сферу деятельности? Не думали ли вернуться в Литву?
– Проблема в том, что чем больше я работаю в организации, тем сложнее мне становится вернуться домой. Деятельность в MSF ни к чему не близка. Я не представляю, чем бы мог заниматься здесь, так как у меня достаточно специфические навыки. Был бы я врачом, то смог пойти работать в клинику. Но логистика в Европе совсем на другом уровне. Иногда то, чем мне приходится заниматься во время миссий, можно делать только в Африке, но не в Европе. Бывают достаточно непредсказуемые ситуации, в которых я себя нахожу. Так, например, во время миссии в Южной Африке наша организация помогала правительственным органам провести компанию по обрезанию, направленную на снижение риска передачи ВИЧ. В одном из госпиталей, в котором я занимался инфраструктурой, я как раз работал в том помещении, где обрезали мальчиков. Неожиданно меня позвал врач, чтобы помочь ему, так как больше никого не было рядом в тот момент. С одной стороны, я понимал, что это не совсем этично, так как у меня нет специального образования, а мальчик заслуживал только самого лучшего. Но с другой стороны, никого больше не было рядом из медицинского персонала именно в тот момент, поэтому я просто не мог отказать врачу в помощи, тем более мне не нужно было делать ничего сложного, что могло каким-либо образом навредить пациенту. Но кто бы меня допустил к подобной деятельности в Европе?..
– Спасибо Вам большое за интервью.
Беседовала Евгения Гулевич
The EHU Times 